Древнекитайская философия. Эпоха Хань. – М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1990. –523 с.

 

Фа янь

Ян Сюн (53 г. до н. э. – 18 г. н. э.) – автор трактатов и «Фа янь» («Образцовые речи») и «Тай сюань цзин» («Книга о ве­ликом сокровенном»), крупный философ-конфуцианец, принад­лежавший к школе «древних текстов» (гувэнь цзя). Он был вы­ходцем из семьи зажиточных крестьян, жившей в той местности, которая относится к современной провинции Сычуань. В воз­расте сорока с лишним лет Ян Сюн прибыл в столицу, где и начал свою политическую деятельность. Ян Сюн был сторонни­ком Ван Мана, претендента на китайский престол. Ван Ман был членом императорской семьи. В 8 г. н. э. захватил престол, свергнув малолетнего императора династии Хань, и объявил о воцарении новой династии Синь. Он пытался провести ряд ре­форм (в землепользовании, рабовладении, торговле и др.), окон­чившихся неудачей. Потерял власть в 23 г. н. э.; был убит пов­станцами во время знаменитого восстания «Красных бровей». Борясь против династии Хань, Ван Ман стремился дать новую интерпретацию господствовавшей тогда официальной идеоло­гии – конфуцианству. Во время пребывания Ван Мана у влас­ти (9 – 23) Ян Сюн был фактически официальным философом нового режима.

Ян Сюн стремился очистить конфуцианство от того эклек­тизма, который был характерен для философии западноханьского периода. Он решительно выступал против всех неконфуциан­ских школ, влияние которых на конфуцианство было в пред­шествующее время весьма сильным, однако сам не избежал влияния даосизма с его наивной диалектикой.

В своих сочинениях Ян Сюн старался держаться проблема­тики трактатов, в которых, как тогда считалось, отражено под­линное учение Конфуция, прежде всего «Лунь юя» и «И цзина». От Ян Сюна до нас дошло много сочинений (философские трак­таты, выступления по политическим вопросам, стихи, словари и т. п.). К числу важнейших из них принадлежат трактаты «Фа янь» и «Тай сюань цзин».

«Фа янь» построен по схеме «Лунь юя» – в форме ответов учителя на вопросы учеников. В основном трактат посвящен этико-политическим вопросам. «Тай сюань цзин», образцом для которого послужил «И цзин», посвящен главным образом на­турфилософским вопросам. Именно в нем отразились наивно-диалектические черты мировоззрения Ян Сюна. По мнению сов-

199

 

ременных китайских исследователей, текст этого трактата весь­ма труден для понимания. Из этих двух сочинений для перево­да отобраны главы, которые позволяют с наибольшей полнотой представить как этико-политические, так и натурфилософские взгляды их автора.

Перевод глав «Фа янь» выполнен по тексту, вошедшему в т. 7 собрания сочинений древних китайских философов «Чжуцзы цзичэн» (Пекин, 1956). Перевод отрывков из «Тай сюань цзин» выполнен по тексту, опубликованному в 1936 г. в Шанхае в составе серии «Сыбу бэйяо».

Е. П. Синицын

 

Глава первая. Осуществление учения

Учение¹: высшее – осуществление его, уступающее этому – изложение его, уступающее и этому – научение другого. И тот, кто ничего такого не может сделать, – человек из толпы.

Некто спросил: «Если человек жаждет долголетия и из-за этого предается учению, то можно ли его назвать любящим уче­ние?» Отвечаю: «Это нельзя считать любовью к учению. Кто лю­бит учение, тот не жаждет ничего другого».

Не сохранен ли Чжун-ни Путь Неба? Чжун-ни передавал и толковал этот Путь, а когда его не стало, не сохранился ли он у нынешних конфуцианцев? А если Путь Неба снова нуждается в передаче своих толкований, то лучше всего использовать кон­фуцианцев в качестве металлических колоколов с деревянными языками ².

Некто спросил: «Учение не приносит никаких выгод, что оно дает сущности человека?» Отвечаю: «Это необдуманные слова. Ножи нужно точить, яшму нужно полировать Если их не то­чить и не полировать, то какой от них прок? Когда точат и по­лируют – выявляется их сущность, иначе она не проявится».

Гусеница-шелкопряд лежит неподвижно, а оса взывает к ней: «Ты похожа на меня, ты похожа на меня. Пройдет много вре­мени, и ты станешь такой же, как я. Поторопись». Точно так же семьдесят учеников похожи на Чжун-ни ³.

Того, кто закаляет себя учением, очищает себя размышле­ниями, отшлифовывает себя с помощью друзей, возвеличивает себя славой, завершает себя неутомимостью, того можно наз­вать любящим учение.

Конфуций учился у Чжоу-гуна, Янь Юань⁴ учился у Кон­фуция Стрелок И и Фэн Мэн⁵ ломали свои луки, Ван Лян⁶ выбрасывал свою плетку, Лу Бань⁷ бросал свой топор, и [все они] учились. Кто посмеет сказать, что это не так?

Некто спросил: «Те знамениты, эти знамениты, не все ли едино?»⁸ Отвечаю: «Среди рек имеются величайшие, среди гор имеются высочайшие. Они высоки и к тому же огромны. Чело-Еек из толпы не может их достичь»⁹.

200

 

Некто спросил: «Из века в век болтают об изготовлении золота, но можно ли в самом деле изготовить золото?» Отве­чаю: «Как я слышал, когда увидят благородного мужа, то спра­шивают его о том, как воспитать человека, а не о том, как соз­дать золото». Тогда тот спросил: «А человека можно воспи­тать?» Отвечаю: «Конфуций создал Янь Юаня». Тот человек изумился и сказал: «Как это верно! Я спрашивал о создании золота, а узнал о воспитании человека».

Учение служит для того, чтобы исправлять природу [челове­ка] . Зрение, слух, речь, выражение лица и помыслы – все это заключено в природе [человека]. Овладевший [учением] идет по правильному пути, не овладевший – по ложному.

О учитель! О учитель! Он – судьба для несмышленого. [Од­нако] чем самому овладевать учением, лучше постараться най­ти учителя. Учитель – образец и пример для человека. Но не­мало таких, которые принимают за образец тех, кто не являет­ся образцом, берут пример с тех, кто не является примером.

На одной базарной площади несметное число цен; в одной книге несметное число идей. На каждой базарной площади не­пременно должен быть человек, уравнивающий цены; для [по­нимания] каждой книги непременно должен быть учитель.

О учение! Научившись, можно ложью победить правду, тем более можно научиться правдой побеждать ложь. О! Обучаю­щийся доискивается до своей правды, и все. Некто спросил: «Как узнать правду и изучить ее?» Отвечаю: «Смотри на солнце и луну и узнаешь, как мелки все звезды. Равняйся на Совершен-номудрого¹⁰ и узнаешь, как ничтожны все прочие учения».

Учение служит государевым делам, так заведено издавна. Яо, Шунь, Юй, Тан, Вэнь-ван, У-ван были [в учении] безоста­новочны, Чжун-ни был [в учении] нетерпелив, это тоже давнее дело.

Некто спросил, как продвинуться [по службе]. Отвечаю: «Нужно быть как вода». Тот спросил: «Потому, что она не от­дыхает ни днем, ни ночью?» Отвечаю: «Отчасти и поэтому. Но она сначала заполняет, а потом просачивается – ведь так ведет себя вода?» ^п

Некто спросил о том, как взлететь на службе лебедем? От­вечаю: «Не ходи туда, куда не следует ходить, не оставайся там, где не следует оставаться. Тогда и просочишься подобно воде».

«Осмелюсь спросить, как взрасти на службе подобно дере­ву?» Отвечаю: «Стоит внизу, а распространяется наверх, таково дерево. Оно также подобно воде».

Я не видел по-настоящему, чтобы кто-либо обстругивал свои добродетели, как он обстругивает колонны [у себя в доме] ¹².

У птиц и зверей чувства проявляются сами собой – не то у обычных людей; у мудрецов не так, как у обычных людей, а у совершенномудрых не так, как у мудрецов. Они определя­ются ритуалом и чувством долга, вот в чем дело. И если чело-

201

 

век не учится, то хотя и не знает забот, чем же он отличается от зверя?

Учатся потому, что хотят стать благородными мужами. Есть и такие, что хотят этого, но не становятся. Но не бывает таких, чтобы не хотели этого, а стали.

Конь, который мечтает стать необыкновенным скакуном, дол­жен пройтись в упряжке со скакунами; человек, который мечта­ет стать таким же, как Янь Хуэй, должен учиться у Янь Хуэя. Некто спросил: «Легко ли учиться у Янь Хуэя?» Отвечаю: «Кто страстно хочет, тому легко. Ведь гово.рят, что в прошлом Янь Хуэй когда-то страстно мечтал о Конфуции, Чжэнкао Фу когда-то страстно мечтал об Иньцзи Фу, Гунсунь Сисы всегда страст­но мечтал о Чжэнкао Фу¹³. У того, кто не хочет надеяться, ни­чего и не выйдет, а если кто хочет надеяться, то кто его удер­жит?»

Некто спросил: «Есть книги, которые согласны с канонами, но обычно в обществе ими не дорожат. Можно ли их использо­вать?» Отвечаю: «Можно». Тот человек засмеялся и сказал: «Да тогда по ним можно сдавать экзамены»^и. На это отвечаю: «Большие люди учатся, чтобы уяснить Путь, низкие люди учат­ся ради выгоды. Вы учитесь для уяснения Пути? Или для вы­годы?»

Некто спросил: «Пахать землю, но не убирать урожай, охо­титься, но не устраивать угощений – можно ли это считать па­хотой и охотой?» Отвечаю: «Пахать Путь и получать Путь, охо­титься на добродетель и получить добродетель – вот сбор уро­жая и устройство угощения».

Я не рассматриваю сравнительного расположения звезд Шэнь и Чэнь¹⁵. Ведь благородный муж ценит путешествие за добром. Тот, кто путешествует за добром, – тот ученик совершенно-мудрого.

Все реки учатся у моря и идут к морю; холмы и пригорки учатся у горы, но не идут к горе. Так приостанавливается и зло.

Непрекращающаяся борьба клик хуже, чем схватка ворон. Они как разбойники, после которых нечего есть.

Кто друг, но не сердцем, тот лишь внешне друг; кто прия­тель, но не сердцем, тот лишь внешне приятель.

Некто сказал: «Все твое имущество не сравнится с богатст­вом Дань Гуя»¹⁶. Отвечаю: «Я слышал, что когда порядочные люди разговаривают между собой, то они говорят о человеко­любии и чувстве долга. А когда базарные торговцы разговари­вают между собой, то они говорят об имуществе и выгодах. Ос­тавь им их богатство! Оставь им их богатство!» Тот человек спросил: «Порядочным людям при жизни не на что содержать себя, а после смерти их не на что похоронить. Как же быть?» Отвечаю: «Они содержат себя лишь самым необходимым, это лучшее содержание; их хоронят так, чтобы было лишь самое не­обходимое, это лучшие похороны».

Некто спросил: «И Дунь¹⁷ был богат, но был и почтитель-

202

 

ным сыном. Не лучше ли это? А Янь голодал». Отвечаю: «Тот от этого огрубел, а Янь от этого очистился. Тот от этого пошел вкось, а Янь от этого пошел прямо. Разве это порок Яня? Разве это порок Яня?»

Некто сказал: «Если я займу высокий пост, то радость от это­го нельзя измерить». Отвечаю: «Радость от высочайшего поста не сравнится с радостью Янь-ши-цзы ¹⁸. Радость Янь-ши-цзы – внутренняя, радость от высокого поста – внешняя». Тот чело­век спросил: «Осмелюсь спросить, постоянная нужда – это и есть внутренняя [радость]?» Отвечаю: «Если бы у Яня не было Конфуция, то, хотя бы он завладел всей Поднебесной, этого не хватило бы, чтобы радоваться». – «Не случалось ли ему го­ревать?» Отвечаю: «Янь горевал лишь о том, что не достиг вы­сот Конфуция». Тот человек сказал изумленно: «Горевать об этом – вот действительно его радость».

Говорю: «Есть такие, которые обучают, как установить Путь, но не думают о Чжун-ни, есть такие, которые изучают, как про­должать дело [Конфуция], но не думают о Янь Юане». Некто сказал: «Установление Пути – но Чжун-ни уже не может ду­мать об этом; продолжение дела – но Янь Юань уже не может трудиться над этим». Отвечаю: «Об этом вы не думали, но кто вам мешает?»

 

Глава третья. Самосовершенствование

Самосовершенствование рассматривай как лук; исправление мыслей рассматривай как стрелу; воспитание чувства долга рас­сматривай как мишень. Прицелившись, стреляй, а выстрелив, непременно попадешь в середину.

В человеческой природе доброе и злое смешаны. Если совер­шенствовать то, что в ней доброго, то получится добрый чело­век; если совершенствовать то, что в ней злого, то получится злой человек. Разве жизненное начало – это не лошадь, на ко­торой мчатся к доброму и злому?

Некто спросил: «Конфуций совершил много деяний, и если им не следовать, то не получится ли так, что переусердству­ешь и окажешься в печали?» Отвечаю: «Совершенномудрый ра­дуется Небу и знает судьбу. Если радоваться Небу, то не смо­жешь переусердствовать, если знать судьбу, то не окажешься в печали».

Некто спросил об эпитафиях на камне. Отвечаю: «О эпита­фии, эпитафии! Думай об умеренности»¹.

Слова совершенномудрого могут быть высказаны, но побу­дить людей принять их на веру невозможно. Поэтому благород­ный муж неустанно учится и старательно осуществляет [выу­ченное].

Отделай свои изделия, а потом продавай; усовершенствуй сам себя, а потом крепи связи; сделай добрыми свои планы, а потом действуй – таков настоящий Путь.

203

 

Осмотрительность благородного мужа [проявляется] в его речах, ритуале и писаниях.

При общении с вышестоящими не унижайся, при общении с нижестоящими не заносись – так и должно действовать. Нек­то спросил: «Благородный муж блюдет себя сам, зачем ему об­щение?» Отвечаю: «Небо и Земля общаются между собой, и рож­даются все вещи ², люди общаются между собой согласно Пути и добиваются успехов. Как можно блюсти только самого себя?»

Если любить большое, но не стремиться создать его, то большое не будет большим; если любить высокое, но не стре­миться создать его, то высокое не будет высоким.

Запрокинув голову, посмотри на Небесный дворец – и узна­ешь все ничтожество жилищ, которые под Небом³.

Гунъи-цзы⁴, Дун Чжуншу⁵ – вот величайшие таланты

Если смотреть на добро, но не различать его, стараться, но не быть упорным, то на что это годится?

Некто спросил, к чему пригодны человеколюбие, чувство долга, ритуал, знание, доверие. Отвечаю: «Человеко­любие– это жилище; чувство долга –это дорога; ритуал – это одежда; знание – это свеча; верность – это верительная бирка. Благородный муж живет в жилище, ходит по дороге, носит одежду, получает свет от свечи, держит в руках верительную бирку. И если благородный муж не бездействует, то, взявшись за дело, он достигает желаемого.

О имеющий желания! Мэн-цзы говорил: «Есть такие, что име­ют желания, но не достигают желаемого; нет таких, что не же­лают, но достигают». Некто спросил о том, как управлять собой. Отвечаю: «Управляй собой, равняясь на Чжун-ни». Тот спросил: «Управлять собой, равняясь на Чжун-ни? Но разве Чжун-ни не исключителен?» Отвечаю: «Воспитывай коня, равняясь на отличного скакуна. Разве это невозможно?»

Некто сказал: «Когда у огородника на огороде бурно раз­растаются сорняки, то это то же самое, что у думающего о да­леком человеке, сердце которого тоскует». Отвечаю: «Солнце излучает сияние, луна излучает свет. Кто три года не видел солнца, тот, увидев его, непременно ослепнет. Кто три года не видел луны, у того душа непременно будет подслеповатой. Дух его постепенно иссыхает, тело его постепенно отсыревает, он ощупывает землю, находит дорогу и движется как во тьме».

Некто спросил, кого можно назвать человеком. Отвечаю: «То­го, кто овладел четырьмя серьезностями, оставил четыре лег­комысленности, можно назвать человеком». Тот спросил: «Что такое четыре серьезности?» Отвечаю: «Серьезно относись к сло­вам; серьезно относись к поступкам, серьезно относись к внеш­ности, серьезно относись к пристрастиям. Если [у человека] слова серьезны, то есть и принципы; если поступки серьезны, то есть и добродетель; если внешность серьезна; то есть и извест­ность; если пристрастия серьезны, то есть и осмотрительность». «Осмелюсь спросить о четырех легкомысленностях». От-

204

 

вечаю: «Если слова легкомысленны, то накличешь на себя бе­ду; если поступки легкомысленны, то накличешь на себя вину; если внешность легкомысленна, то накличешь на себя позор; если пристрастия легкомысленны, то накличешь на себя раз­врат. Почитай во всем образцы».

Некто спросил: «Если в жаркий полдень не съесть мяса, то мясо непременно засохнет; если в жаркий полдень не выпить вина, то вино непременно прокиснет. А гость и хозяин сто раз раскланяются, а вина выпьют только три раза. Не является это просто красивой формой?» Отвечаю: «Если при сути нет краси­вой формы, то это дикость; если при красивой форме нет сути, то это фальшь. Когда красивая форма и суть помогают друг другу, то это ритуал».

Самки горных птиц жирные, не хочешь ли их половить? Нек­то спросил: «У Янь Хуэя была лишь маленькая коробочка с едой и тыквенная бутылочка с питьем, не отощал ли он от этого?» Отвечаю: «Если времена светлые, то распоряжайся быками и баранами – это и есть самочка горной птицы. Если времена тем­ные, то питайся из маленькой коробочки и из тыквенной буты­лочки – это также и есть самочка горной птицы. Отчего же тут тощать? Тысяча цзюней⁶ легки, для У Хо⁷ они по силам; .ко­робочка и бутылочка доставляют радость, такова добродетель Яня».

Некто спросил: есть ли разница между замшей из шкуры рабочего быка и замшей из шкуры гнедого коня? Отвечаю: «Это одно и то же». – «Если это так, то почему же не пашут на гне­дых конях?» Отвечаю: «Если ты хочешь быть почтительным по отношению к духам предков и божествам, то ты не посмеешь пахать на них. Можешь колоть баранов и резать свиней, прово­жать гостей и снабжать их мясом, но пахать на животных, не предназначенных для пахоты, – это дурное дело».

Добродетельные любят обращаться с вопросами к совершенномудрым. Некто спросил: «В Лу было мало добродетельных, почему же там любили обращаться с вопросами к Чжун-ни?» Отвечаю: «На самом деле в Лу не могли любить обращаться с вопросами к Чжун-ни. Если бы там любили обращаться с во­просами к Чжун-ни, то Лу заняло бы место Восточного Чжоу»⁸.

Некто спросил: «Если человек опирается на ограду двора Конфуция, исполняет на струнах чжэнские и вэйские мелодии, знает наизусть писания Хань Фэя и Чжуан Чжоу, то возьмете ли вы его себе в ученики?» Отвечаю: «Если он у варваров, жи­вущих на северо-востоке, то возьму, если он стоит у ворот, то подзову. Но как жаль, что он поменял местами верхнюю и ниж­нюю одежды»⁹.

У совершенномудрого ухо не откликается на неправое, а ус­та не приходится специально учить добру. У мудреца ухо выби­рает и уста выбирают, а у человека из толпы не выбирают. Нек­то спросил: каков человек из толпы? Отвечаю: «Живет ради бо­гатства и знатности».– «А мудрец каков?» Отвечаю: «Следует

205

 

чувству долга». – «А совершенномудрый?» Отвечаю: «Подобен божеству». Наблюдай за мудрецом – и познаешь человека из толпы; наблюдай за совершенномудрым – и познаешь мудреца; наблюдай за Небом и Землей – и познаешь совершенномудро­го. В Поднебесной есть три привязанности: человек из толпы привязан к своему окружению, мудрец привязан к своей правде, совершенномудрый привязан к своему учителю. В Поднебесной есть три вида проверки: человек из толпы проверяет себя своей семьей; мудрец проверяет себя государством, совершенномудрый проверяет себя Поднебесной. В Поднебесной есть три двери: от чувств и желаний открыта дверь к животным; от ритуала и чув­ства долга открыта дверь к людям; от исключительного разума открыта дверь к совершенномудрым.

Некто спросил: «Каким образом достойный муж может пре­бывать в спокойствии?» Отвечаю: «Когда он сосредоточен, то [его мысли] широки и глубоки; при соблюдении ритуала он пре­дельно строг. Так он может пребывать в спокойствии».

Благородный муж осторожен в мелочах и погружен в доб­родетель, ему не приходится раскаиваться даже в мелочах, не говоря уже о большом зле. У возвышенного мужа ухо прислу­шивается к добродетели, у низменного мужа ухо прислушива­ется к самому себе. Конфуций не терпел таких, которые не сты­дятся своих слов и не стесняются своих поступков.

 

Глава четвертая. Спрашиваю о Пути

Некто спросил о Пути. Отвечаю: «Путь проходим, на нем нет непроходимых мест». Тот спросил: «А можно да идти по дру­гому [Пути]?» Отвечаю: «Идти к Яо, Шуню, Вэнь-вану – это правильный Путь. Отвергать Яо, Шуня, Вэнь-вана – это иной путь. Благородный муж держится правильного Пути, а не иного».

Некто спросил о Пути. Отвечаю: «Путь похож на дорогу, похож на реку. Повозки и лодки ходят там туда и сюда, не ос­танавливаясь ни днем, ни ночью». Тот спросил: «А как найти прямой путь и ходить по нему?» Отвечаю: «Дорога хотя и пет­ляет, она доведет до Ся' – иди по ней. Река хотя и петляет, она приведет к морю – иди вдоль нее». Тот сказал: «Дела хо­тя и петляют, она приведут к Совершенномудрому – следуй им».

Путь, добродетель, человеколюбие, чувство долга, ритуал можно уподобить человеческому телу. Путь ведет его, доброде­тель приводит его к достижениям, человеколюбие делает его че­ловеком, чувство долга заставляет его поступать как должно, ритуал придает ему надлежащий вид, и все это от Неба. Если эти свойства объединены, то получается цельность, если они разъединены, то получается раздробленность. [Точно так же] если у одного человека имеются все четыре конечности, то тело его полное.

206

 

Некто спросил: «В чем мерило добродетели?» Отвечаю: «Не знаю. [Если] наверху поступают должным образом, то и внизу поступают так же».

«Осмелюсь спросить – почему не знаете? Ведь есть же риту­ал, чего же тут уверенно знать?» Отвечаю: «Поступай согласно ритуалу там, и народ воспримет твой поступок здесь². Что еще нужно знать?»

Некто спросил: «Не лучше ли не иметь ритуала, а иметь доб­родетель?» Отвечаю: «Ритуал – это тело. Человек, не имеющий ритуала, как может быть добродетельным?»

Некто спросил о Небе. Отвечаю: «Я через Небо увидел дея­ние путем недеяния». Тот спросил: «Разве форма всех вещей не вырезана Небом?» Отвечаю: «Конечно, не вырезана им. Если вещи нужно вырезать, то где же взять силы сделать это?»

Лао-цзы говорил о Пути и добродетели, и я это принимаю. А вот отказ его от человеколюбия и чувства долга, уничтожение им ритуала и учености я не принимаю.

Могу ли я видеть все ясно? Только Совершенномудрый мо­жет видеть все ясно, остальные – как бамбуковые занавески на повозке³. О, как велик Совершенномудрый! Его речи – это выс­ший предел [мудрости]. Распахнув [двери к нему], охватишь взглядом все четыре моря⁴, захлопнув их, не разглядишь ничего среди своих стен.

Речи Совершенномудрого подобны воде и огню. Некто спро­сил о воде и огне. Отвечаю: «Вода – измерь ее глубину, и она превзойдет самое глубокое; измерь ее протяженность, и она превзойдет самое далекое. Огонь, когда он полыхает, [своим блеском] превосходит самое блестящее; когда его поддержива­ют, [своей яркостью] превосходит самое яркое».

Если доверить управление Поднебесной тому, кто не опира­ется на записи ритуала и на пять человеческих качеств⁵, то я могу счесть Хуан-ди, Яо и Шуня ненужными наростами.

Некто сказал: «В глубочайшей древности не было законов, а управляли; значит, законы не нужны для управления». Отве­чаю: «Это был период хаоса, совершенномудрые ненавидели его, поэтому законы начались с Фу-си и были завершены при Яо. Если бы не Фу-си, не Яо, то ритуал и чувство долга не возник­ли бы, совершенномудрые не приняли бы этого».

Некто спросил о ритуале на восьми окраинах⁶. Какой там ритуал, какая музыка? Отвечаю: «Исправляй их по образцу Сре­динного государства». Тот спросил: «А что такое Срединное го­сударство?» Отвечаю: «Основанное на соблюдении пяти отноше­ний, кормящееся за счет семи налогов⁷, расположенное в цент­ре Земли под центром Неба – это Срединное государство. Если пройти его и пойти дальше, то там будут другие люди»⁸.

Совершенномудрый, управляя Поднебесной, сдерживает ее ритуалом и музыкой; если их нет, то [люди] звереют, если от них отступают, то [люди] дичают. Я вижу, что все школы ума­ляют ритуал и музыку, но не вижу, чтобы совершенномудрый

207

 

умалял их. Кто может писать не при помощи кисти, говорить не при помощи языка? Я вижу, что небесные постоянства⁹ – это кисть и язык для императоров и правителей.

Разум – это знание. Ведь разум использует негодное, извле­кает пользу из бесполезного, не давая возникать ни излишку, ни недостатку. Если хорошо овладеть изготовлением посуды и ору­жия, строительством лодок и повозок, сооружением дворцов и палат, то ритуал изойдет и оттуда.

Некто спросил, какой звук самый громкий. Отвечаю: «Это не гром, не громовые раскаты. А вот шум и грохот, которые и спустя долгое время становятся все сильнее, идут от Совершен-номудрого».

Некто спросил: «Можно воспринять Путь или нет?» Отве­чаю: «То, что можно воспринять, следует воспринять, а что нельзя – следует изменить».

Некто спросил о недеянии. Отвечаю: «Зачем деяние? В ста­рину юйский [Шунь] и [династия] Ся восприняли порядки Яо и шли по пути Яо. Законы и нормы были понятными, ритуал и музыка были всем известными. [Правители] спокойно сидели и взирали на изобилие у народа Поднебесной. Это и было недея­нием. Но преемник Цзе и наследник Чжоу¹⁰ [застали положе­ние, когда] законы и нормы были отброшены, ритуалу и музы­ке был нанесен ущерб, и, если бы они спокойно сидели и взи­рали на гибель народа Поднебесной, было бы это недеянием?»

Некто спросил, [правда ли], что в глубокой древности уши и глаза людей были заткнуты из боязни, что они что-либо уви­дят и услышат; если [глаза] что-либо увидят, то будет трудно их закрыть; если [уши] что-либо услышат, то будет трудно их заткнуть. Отвечаю: «Небо, породив людей, дало им глаза, что­бы видеть, и уши, чтобы слышать. Поэтому [оно дало им воз­можность] видеть ритуал и слушать музыку. Если же видеть не ритуал и слушать не музыку, то, хотя бы народ и существовал, как заткнуть ему уши и закрыть глаза?»

Некто спросил о новом и ветхом [в ритуале]. Отвечаю: «Но вое заимствуй, а ветхое дополняй и сокращай».

Некто спросил: «В глубокой древности были преисполнены добродетели, но не были преисполнены ритуала. Дети бегали [за матерями], жеребята и телята ходили [за лошадьми и корова­ми] . К чему еще ритуал?» Отвечаю: «О дети, о телята! То, чем они преисполнены по отношению к матери, – это не то же са­мое, чем они преисполнены по отношению к отцу. По отношению к матери они преисполнены любви, по отношению к отцу преис­полнены благоговения. Иметь только мать, но не отца – это не столь же прекрасно, как иметь и отца и мать».

Один хитроумный [стратег] сказал: «С помощью хитроумного плана можно без боя покорить войско противника – [это] как Яо и Шунь». Отвечаю: «Яо и Шунь без боя подчиняли ар­мии противника. Но разве Яо и Шунь [могли] залить кровью шеи [людей] и обагрить их одежды? Тот, кто расхваливает

208

 

яшму, а продает камень, – это хитрый обманщик». Некто спро­сил: «Кто лучше – прибегающий к хитростям и обману или не прибегающий?» Отвечаю: «Лучше тот, кто не прибегает» Тот спросил: «Но если ты командуешь войсками, кого ты возьмешь на службу?» Отвечаю: «Если руководить в соответствии с [истинным] Путем, то хитрые обманщики со всей Поднебесной все пойдут [ко мне] на службу; если, руководя, утеряешь [истинный] Путь, то хитрые обманщики со всей Поднебесной все станут моими врагами. Поэтому тот, кто владеет Поднебес­ной, должен разбираться лишь в том, как ею руководить»¹¹. Тот спросил: «Чтобы внушить страх владетельным правителям, необходимо ведь полагаться на военную силу и силу обмана, разве не так?» Отвечаю: «Чтобы внушить страх владетельным правителям, можно прибегать к хитростям и обману. Но лучше все-таки, внушая страх владетельным правителям, не прибегать к хитростям и обману». Тот спросил: «Но если не прибегать к хитростям и обману, то как же воевать?» Отвечаю: «Если уж нельзя не воевать, то разве нет «Законов войны"?¹² Зачем еще нужны хитрость и обман?» Искусство Шэнь Бухая и Хань Фэя в высшей степени бесчеловечно. Почему они использовали лю­дей как быков и баранов? Если использовать людей как быков и баранов, то разве лисы и земляные черви не будут устраивать себе праздничных трапез?

210

 

Некто спросил: «Если нож не остер, если кисть не заточена, то остается только взять точило, не так ли?» Отвечаю: «Пре­вращать людей в точила – так было только при Цинь».

Некто спросил: «Принцип разделения ответственности и контроля за чиновниками противоречит [истинному] Пути, по­чему же этот принцип считается естественным»? Отвечаю: «За­чем непременно говорить о принципе разделения ответственно­сти и контроля за чиновниками? При игре в облавные шашки или при фехтовании бывает, что ссорятся и падают в обморок, но все это тоже естественно. Если [этот принцип] исходит от великого, то он становится правильным Путем, если он исходит от малых, то он становится фальшивым путем» ¹³.

Некто спросил: «Шэнь Бухай и Хань Фэй брали за образец то, что не следует брать за образец, так ли это?» Отвечаю: «Образец – это образец танского Яо и юйского Шуня и осно­вателей династии Чжоу. О Шэнь Бухай и Хань Фэй! О Шэнь Бухай и Хань Фэй! Чжуан Чжоу, Шэнь Бухай и Хань Фэй не только отходили от Совершенномудрого, но и пропитали [свои­ми толкованиями] книги [с его учением], так что даже сыновья Яня и внуки Миня¹⁴ ничего не могут с этим поделать».

Некто спросил: «Что можно заимствовать у Чжуан Чжоу?» Отвечаю: «Умеренность в желаниях». «А что можно заимство­вать у Цзоу Яня?» Отвечаю: «Скромность. К тому времени, когда династия Чжоу упрочила чувство долга между государем и подданным, о Цзоу Яне между небом и землей никто не знал. Даже соседи не видели его».

209

 

Глава пятая. Спрашиваю о духовном

Некто спросил о духовном. Отвечаю: «Это разум».– «По­звольте спросить о разуме». Отвечаю: «[Разум], проникший к Небу, – это Небо; проникший в Землю – это Земля. Небо и Земля постигаются духовно, а не измеряются. Но разум про­никает [даже] туда, как будто измеряет их. Что же сказать о человеке! Что же сказать о других вещах!» – «Осмелюсь спросить, как разум проникает до Совершенномудрого?» Отве­чаю: «В старину Чжун-ни разумом дошел до Вэнь-вана и по­стиг его; Янь Юань также разумом дошел до Чжун-ни, но не­много не постиг его. Духовное было там, где остановилось проникновение».

Небесный дух, небесное озарение освещают и дают возмож­ность познать все вокруг; небесное совершенство, небесная чис­тота располагают все сущее по классам вещей.

О, как загадочен человеческий разум! Владеешь им, и он есть; отбросишь его, и его нет. Тот, кто может постоянно вла­деть им, чтобы он сохранялся у него,– только тот совершенно­мудрый. Совершенномудрый сохраняет в себе духовное и дохо­дит до самой сути вещей, следует великому порядку Поднебес­ной, приносит великую пользу Поднебесной, соединяет собой промежуток между Небом и Человеком, так что между ними не остается разрыва.

Дракон погружается в грязь, и саламандра издевается над ним. О саламандра! О саламандра! Скверно ты относишься к благородству дракона. Некто спросил: «Дракону непременно хочется летать в небе?» Отвечаю: «Когда время летать, он ле­тает; когда время погружаться в пучину, он погружается. Он и летает, и погружается. В еде он не беспорядочен, а облик его таков, что его нельзя поймать и удержать в руках». Спраши­вают: «Но если совершенномудрого нельзя удержать в руках, как [он] попал в Юли?»' Отвечаю: «Этот дракон потому дра­кон, что его нельзя удержать в руках. А совершенномудрый потому совершенномудрый, что он остается таким, каким его создало Небо».

Некто спросил: «Можно ли в канонах что-либо убавить или прибавить?» Отвечаю: «И цзин» начинался с восьми триграмм, а Вэнь-ван увеличил их число до шестидесяти четырех; значит, можно понять, что здесь прибавление. В «Ши цзине», «Шу цзи-не», «Ли цзи» и «Чунь цю» есть заимствованное и есть создан­ное, а составил их Чжун-ни; значит, можно понять, что здесь прибавление. Поэтому Путь – это не то, что природная естест­венность, он создается в соответствии со временем, и можно понять, что и в нем есть убавления и прибавления». Некто ска­зал: «В «И цзине» утеряно немногое, и даже глупец понимает недостающее там. А вот от «Шу цзина» дошло чуть больше по­ловины², и тот, кто изучает его, не знает остального. Как жаль, что последовательность в «Шу цзине» не такая же, как последо-

210

вательность в «И цзине»³. Отвечаю: «Это оттого, что в одном случае нельзя представить себе утраченное, а в другом случае можно. Последовательность в «Шу цзине» такова, что тут и сам Конфуций ничего не мог бы поделать. В старину считалось, что «Шу цзин» состоит из ста глав, но глава «Цзю гао»⁴ как-то исчезла, и сейчас ее нет. Разделы «Юй» и «Ся» глубоки, разДел «Шан» необъятен, раздел «Чжоу» торжествен, а тексты после чжоуских – порицающие»⁵.

Некто спросил, нельзя ли каноны совершенномудрых из­ложить полегче. Отвечаю: «Нельзя. Если бы Небо можно было так просто измерить, то это значило бы, что расположенные на нем вещи мелки; если бы Землю можно было так просто выме­рить, то это значило бы, что наполняющие ее вещи ничтожны. Но они же велики! Небо и Земля – это обрамление для всего сущего; пять канонических книг – это обрамление для всей массы учений».

Некто спросил: «Деяния совершенномудрых не могут све­тить, как солнце и луна; почему же последующие поколения спорят о них?» Отвечаю: «Слепой Куан⁶ мог замолчать, но он не мог исправить уши, которые не исправляются. Ди Я⁷ мог изойти криком, но он не мог исправить рот, который не исправ­ляется. Речи благородного мужа хотя и темные, но всегда по­сильнее ясных; хотя и далеки по мысли, но всегда посильнее близких; хотя и маленькие, но всегда посильнее больших; хотя и незначительные, но всегда посильнее пышных. Говорить не­осмотрительно – значит говорить впустую. Но когда благород­ный муж [говорит] впустую, то это посильнее, чем [когда иные говорят] не впустую. Если речи не могут выразить твоих мыс­лей, а писания не могут выразить твоих речей, то это тяжело! И только совершенномудрый достигает доходчивости речей, до­стигает цельности писаний. Светлое солнце озаряет их, реки омывают их, они необъятны, и их нельзя сдержать. Обликом [совершенномудрые] походят друг на друга, речи их соответст­вуют друг другу, они отказываются от своих сокровенных же­ланий и возмущаются тем же, что и все люди. Это невозможно выразить словами. [Они] охватывают и упорядочивают события в Поднебесной, записывают давнее и освещают далекое, пишут о древности, которую нельзя видеть своими глазами, рассказы­вают о том, что происходит за тысячу ли и чего нельзя постичь самим.

Это невозможно описать. Поэтому их речи – это звуки разума, их писания – это картина разума. По характеру звуков и картины узришь благородного мужа и низкого человека. Эти звуки и картины движут чувствами благородного мужа и низ­кого человека. А слова совершенномудрого полноводны, как река. Ведь только в реке, если движешься по течению, то удобно, и если движешься против течения, то наоборот».

Некто спросил: «Чжун-ни же был совершенномудрым, поче­му же он не мог прожить свой век в покое, а наткнулся на

211

 

неудобства в Чэнь и Цай?»⁸ Отвечаю: «Если бы в Чэиь и Цай ему было удобно, был бы он похож на совершенномудрого?»

Некто спросил: «Хуайнань-цзы» и Великий Историк⁹ знали много, почему же их писания так сумбурны?» Отвечаю: «Да, сумбурны, сумбурны. Люди страдают оттого, что многознание становится сумбурностью. Только у совершенномудрого оно не становится сумбурностью. Если книги не соответствуют кано­нам, то это не книги; если речи не соответствуют канонам, то это не речи; если и речи и книги не соответствуют канонам, то это всего лишь обильная пустая болтовня».

Некто спросил: «[Конфуций] передавал, но не создавал, а как же вы создали «Тай сюань цзин» („Книгу о сокровен­ном")?» Отвечаю: «Его деяния переданные, а его писания со­зданные ¹⁰. А вот кого воспитывали, да не получилось всходов, так это мой сын У. В девять лет он уже обсуждал со мной тексты о Сокровенном»^и. Некто спросил: «Чем создана «Тай сюань цзин?» Отвечаю: «Создана человеколюбием и чувством долга». Тот спросил: «А может быть, она создана не человеко­любием? А может быть, она создана не чувством долга?» От­вечаю: «Она же не сумбурная, этого достаточно».

Некто спросил: «Трудны или легки каноны?» Отвечаю: «Де­ло в сохранности или утрате». Тот не понял. Отвечаю: «Если тексты их сохранились, то легки, а если утрачены, то тяжелы». Яньлинский Цзи-цзы в вопросах музыки был талантливей­шим человеком, но если музыка в расстройстве, то и сам Чжан не знал бы, как быть¹².

Если ритуал и музыка чжоуские, то все дела пойдут на лад и каждое из них будет нетрудным; если ритуал и музыка циньские, то все дела не пойдут на лад и каждое из них может стать трудным. Если есть только верхняя одежда, но нет ниж­ней, то не знаю, как быть; если есть только нижняя одежда, но нет верхней, то не знаю, как быть; верхняя и нижняя одежда вместе – вот это удобно¹³.

Некто спросил о гражданских делах. Отвечаю: «Это – поря­док». Тот спросил о военных делах. Отвечаю: «Это – победа». Тот не понял. Отвечаю: «Добивайся, чтобы дела шли в своей последовательности, это порядок. Преодолей свой эгоизм, это победа. Поступать таким образом, действовать так и про­сиять– не добродетель ли это?» Некто спросил: «Редко кто знает о добродетели. Так как же им просиять?» Отвечаю: «Если кто поступает так, когда я об этом знаю, и поступает так же, когда я об этом не знаю, то его сияние велико. А если кто по­ступает так лишь тогда, когда я об этом знаю, то сияние мало» Некто спросил: «Благородный муж терзается тем, что идут по­коления, а он останется безвестен. Разве его положение не близко к положению знаменитых сановников?» Отвечаю: «Когда благородный муж преисполняется добродетелью, он и достигает славы. Правители Лян, Ци, Чжао, Чу¹⁴ все были богаты и знатны, но они создали себе славу своей злобностью. А вот

212

 

Чжэн Цзычжэнь из Гукоу¹⁵ не изменил своему благородству, пахал землю на горных склонах, но слава его гремела в сто­лице. Куда тут сановникам! Куда тут сановникам!»

Некто спросил, что такое человек. Отвечаю: «Его трудно познать». Тот спросил: «Как так трудно?» Отвечаю: «Нетрудно отличить гору Тайшань от муравьиной кучи, Янцзы и Хуанхэ от потока на дороге. Но отличить великого совершенномудрого от великого краснобая трудно. Увы! Кто может различать очень похожие вещи, тому нетрудно».

Некто спросил, можно ли что-либо заимствовать у Цзоу Яня и Чжуан Чжоу. Отвечаю: «Добродетельное заимствуй, а не­верное – нет». «А что такое добродетельное и неверное?» От­вечаю: «Если то, что они говорят о Небе, Земле и Человеке, со­ответствует канонам, то это добродетельное. А нет – так невер­ное. Неверные слова не исходят из уст благородного мужа».

 

Глава двенадцатая. Благородный муж

Некто спросил: «Благородный муж только заговорит – сра­зу получается сочинение, только шевельнется – сразу получа­ется добродетельный поступок. Почему так?» Отвечаю: «Это потому, что [его речи и поступки] полноценны внутренне и изящны внешне. Лу Бань орудовал топором, стрелок И дейст­вовал стрелами. Благородный же муж [обычно] не говорит, но то, что он говорит, непременно должно быть взвешено; [обыч­но] не действует, но если он что-либо сделает, то это непремен­но заслуживает одобрения». Некто спросил о том, в чем бла­городный муж мягок и тверд. Отвечаю: «Благородный муж мягок в человеколюбии, тверд в чувстве долга».

Некто спросил, бывает ли так, что кораблем с башенной надстройкой черпают винную гущу, а боевой колесницей кро­шат соленые овощи. Отвечаю: «Бывает». Тот сказал: «Но ведь столь большие орудия никак не могут помочь в таких малых делах». Отвечаю: «Это всего лишь приспособления. Но благо­родный муж – это не приспособление»¹.

Некто спросил о Мэн-цзы – знал ли он о важном в речах, знал ли он о существеннейшем в добродетели. Отвечаю: «Не только знал об этом, но и искренне следовал этому». Тот спросил: «Вы ведь принижаете всех философов, а Мэн-цзы разве не принадлежал к философам?» Отвечаю: «Все философы – это те, учение которых отличается от Конфуция. А Мэн-цзы отличается или не отличается?»

Некто сказал: «Книга Сунь Цина² не такая же, как у мно­жества школ, и только в отношении Цзы-сы и Мэн Кэ он за­блуждался». Отвечаю: «Я считаю, что у Сунь Цина [с Конфу­цием] общие ворота и разные калитки. Что касается Совер­шенномудрого, то он от него не отличается».

Быка чистой темно-рыжей масти, с ясными глазами и с ро-

213

 

гами берут и поднимают в храм [для принесения в жертву]. Точно так же благородный муж добродетелен во всей полноте³.

Некто спросил, чем благородный муж похож на яшму. Отве­чаю: «Чистотой, стойкостью, теплотой, милосердием. Он мягок и в то же время тверд, округл, но в то же время угловат. Он настолько глубок, что это невозможно выразить».

Некто сказал: «Искусство Чжун-ни исчерпывающе и не без­мятежно; велико и не мало. Осуществить его – это все равно что быку [поймать] крысу». Отвечаю: «Путь Чжун-ни подобен четырем великим рекам, которые проходят сквозь Срединное государство и в конце концов впадают в великое море. А путь других людей подобен речкам на северо-западе⁴, которые пере­секают земли варваров на северо-востоке. Некоторые из них впадают в Тошуй, некоторые из них впадают в Ханьшуй»⁵.

Использовать учение «Хуайнань-цзы» – это хуже, чем ис­пользовать учение Великого историка. Великий историк же все брал у Совершенномудрого, а «Хуайнань-цзы» брал мало. Не­пременно полагайся на конфуцианцев. Тот, кто беспорядочно отходил [от конфуцианства] и беспорядочно примыкал [к не­му],–это «Хуайнань-цзы». У кого писания прекрасные и кто не повторяется – это , Чан-цин⁶. Кто был любвеобилен и жа­лостлив – это Цзы-чжан⁷. Чжун-ни был любвеобилен, но в любви он исходил из чувства долга. Цзы-чжан был любвеоби­лен, но любил он редкостное.

Некто сказал: «Увы! При многократной переписке теряется смысл [канонов]». Отвечаю: «Смысл теряется. Но смысл теря­ется из-за беспорядочной людской болтовни»⁸.

Некто спросил, верно ли, что речи совершенномудрого ясны, как киноварь и лазурь. Отвечаю: «Увы! Можно ли так гово­рить? Когда киноварь и лазурь свежие, они ясны, а если старые, то изменяются. [И речи совершенномудрого] изменяются»⁹.

Некто спросил: «Путь Совершенномудрого подобен Небу. Но Небо имеет постоянные [закономерности], почему же Совершенномудрый много раз поступал по-разному?» Отвечаю: «Со-вершенномудрый действительно много раз поступал по-разно­му. Цзы-ю и Цзы-ся усвоили его писангся, но не усвоили того, как он создал такие писания. Цзай Во и Цзы-гун усвоили его речи, но не усвоили того, как он высказал такие речи. Янь Юань и Минь Цзыцянь усвоили его поступки, но не усвоили того, как он совершал такие поступки. Писания, речи и поступ­ки Совершенномудрого – это Небо, а на Небе разве мало из­менений?» Некто спросил: «Если Совершенномудрый вел себя так свободно, то почему же его речи так строги?» Отвечаю: «Не видел ли ты, как Юй обходился с водами? Одну [реку] он вел на восток, другую – на север, и не было им препятствий. А раз­ве нет препятствий для поступков благородного мужа? Так как же ему идти прямолинейно? Река, преодолев препятствия, при­дет к морю; благородный муж, преодолев препятствия, при­дет [к пониманию] основ».

214

 

Благородный муж любит то, что любят люди, и забывает о том, что любит он сам. Низкий человек любит свои пороки и забывает о том, что любят люди.

Некто спросил: «Как Вы относитесь к принципам Поднебес­ной?» Отвечаю: «А Вы сами к чему стремитесь?» Тот сказал: «Если жаждать высокого положения и мечтать о благополучии, тогда как?» Отвечаю: «Жаждать этого – это совсем не то, к чему следует стремиться. Если уж стремиться, так стремиться к Пути, мечтать о добродетели, усердствовать в человеколюбии и чувстве долга. Когда нужно идти вперед, иди вперед; когда нужно идти назад, иди назад. Усердствуй, идя вперед, и приоб­ретешь известность».– «Осмелюсь спросить о том, что будет, если идти вперед, идя назад?» Отвечаю: «В старину Янь Юань, идя назад, оказался впереди¹⁰. В Поднебесной мало таких, как он». Тот спросил: «Если это так, то почему же таких людей меньше, чем идущих всегда назад?» Отвечаю: «Идущим всегда вперед легко найти пару. Идущим всегда назад легко найти па­ру¹¹. Тем, кто идет вперед согласно ритуалу, идет назад со­гласно чувству долга, трудно найти пару».

Некто спросил: «Есть люди, для которых жизнь и смерть – едины, бедность и богатство – одно и то же, знатность и худородность не имеют различий. А как по-вашему?» Отвечаю: «Те, которые так считают, перепуганы. Если верить, что смерть и жизнь – едины, бедность и богатство – одно и то же, знатность и худородность не имеют различий, то это означает, что для меня Совершенномудрый – это пустой звук»¹².

Проникшие в Небо, Землю и Человека – это [истинные] конфуцианцы. Проникшие в Небо и Землю, но не проникшие в Человека – это просто талантливые.

Человек всегда сначала появляется [на свет], а уж потом люди дают ему имя; сначала требует, а уж потом люди дают ему [требуемое]. Человек всегда любит себя сам, а уж потом люди любят его; человек всегда уважает себя сам, а уж потом люди уважают его. Любить самого себя – это вершина челове­колюбия; уважать самого себя – это вершина ритуала. Не бы­вает таких, которые не любят и не уважают себя сами, а люди бы любили и уважали их.

Некто спросил, не долголетни ли дракон, черепаха, дикий лебедь. Отвечаю: «Долголетни». Тот спросил: «А человек мо­жет быть долголетен?» Отвечаю: «Животные [долголетни] в силу своей природы, человек [долголетен] в силу своего чело­веколюбия»¹³. Тот спросил: «Люди болтают о небожителях¹⁴. Есть ли они?» «Увы! Фу-си и Шэнь-нун скончались, Хуан-ди, Яо и Шунь преставились и ныне мертвы, Вэнь-ван [покоится] в Би ¹⁵, а Конфуций – к северу от луской столицы. Ты один, что ли, беспокоишься о своей смерти? Не в силах люди этого по­стичь. И небожители не изменят твою природу». Тот сказал: «Совершенномудрые не учатся у небожителей, потому что их пути различны. Совершенномудрый более всего в Поднебесной

215

 

стыдится того, что он о какой-то одной вещи не знает; небожи­тель более всего в Поднебесной стыдится того, что он хоть один день не будет живой». Отвечаю: «О жизнь, о жизнь! Это назы­вается жизнью, а на самом деле это смерть».

Некто спросил: «Если на свете нет небожителей, то отчего же идут разговоры о них?» Отвечаю: «Эти разговоры не пустая ли болтовня? Только пустая болтовня может несуществующее выдавать за существующее». Тот спросил о том, каковы небо­жители на самом деле. Отвечаю: «Не занимайся этим. Есть они или их нет – вопрос не в этом. Настоящий вопрос – это вопрос о верности и сыновней почтительности. Имеют или не имеют верный подданный и почтительный сын свободное время на та­кую болтовню?»

Некто спросил, можно ли прибавить себе долголетия. Отве­чаю: «Это зависит от добродетели». Тот спросил: «Янь Хуэй и Боню¹⁶ вели себя добродетельно, почему же им не прибави­лось долголетия?» Отвечаю: «И все-таки – от добродетели. Если бы Янь Хуэй был злодеем, а Боню – разбойником, то как бы они достигли [даже своего возраста]?» Тот сказал: «Но ведь бывают долголетние злодеи и разбойники». Отвечаю: «Ты бестолков, а благородный муж не бестолков. Все, что рождает­ся, непременно умирает; все, что имеет начало, непременно имеет и конец. Таков естественный Путь».

Благородный муж верен людям, что же тут говорить о вер­ности себе? Низкий человек обманывает и себя, что же тут го­ворить о людях?

216